О, лето красное, любил бы я тебя…
А. С. П.

Лето встало на бруствер, вздохнув, в полный рост:
И пошло, в штыковую, звенеть, фордыбачить…
Посольская лиса, любезный Ариост*,
Не можешь лето ты у нас перетолмачить
На италийский лад. Из птичьих голосов —
Прозрачное «Ку-ку» висит над сонным лесом,
И солнце медное горит среди стволов,
Прогнув небесный свод своим чугунным весом.

* Парафраз строчки О. Э. Мандельштама

Когда живешь на грани фола
Без вздоха, выдоха, глагола,
Без сослагательных времен
Ты, скажем, в сучьем положении
Плывешь, как фраер, по теченью,
Свободой воли наделен.

Свободой выбора и воли —
Залечь на дно. Гулять. Как Голем
Стоять на Карловом мосту.
Плевать из глиняного зева,
Живя направо и налево.
И цыкать желчью в пустоту.

Смотреть на знаки Зодиака.
Искать любовь в созвездье Рака.
И глиняную кровь свою
Гонять по глиняному телу,
Пока, однажды, между делом
Не станешь снова глиной, мелом,
Замесом праха, мать твою…

Облако не то чтобы крылато,
Но плывет неспешно, как ладья.
Небо электричеством чревато.
Влагой для фасонного литья
В землю, в кокиль. Дождиком грибным ли,
Жутким смерчем по-над головой.
Чей там сервер сервирует ливни?
Кто, по-черному, там воздух пьет сырой?

Кто злодей? Кому готова плаха?

Небеса бездонно глубоки
И полощется холщевая рубаха —
Воздуха над берегом реки…

Гренада, Гренада,
Гренада моя!
Михаил Светлов

…небеса не разверзлись, и молнией их не убило:
ни мента, ни гаишника, ни проходящего мимо дебила,
что поддакивал, да кивал в протокол головою.
я живу здесь сто лет и такого раскроя — достоин.
я живу бесконвойный, бесправный, недужный,
ни властям, ни Синоду, ни Думе не нужный.
ни талант им не нужен, ни силы мои, ни желанья.
я живу окруженный кремлевской стеною молчанья.

меня нет. жил когда-то, а ныне, поди-ка, весь вышел.
растворился, как след самолета над ржавою крышей.
и не слышно меня на земле. в небесах и подавно не видно,
но за то, что читал между строчек и бредил Гренадой, —
не стыдно…

Сверху письма подметные сыплются на тротуары,
Прямо в руки, под ноги, на дворников, на газонокосилки.
Вот и все. Постаревшие листья бульваров
Облетают. Прошедшим набухли их вены и жилки.

Это падает в обморок время, шумевшее в кронах.
Это осень идет в переулки из леса и поля.
И мы ходим по листьям, как будто мы ходим по кронам
И шуршим небесами, опавшими к нам Божьей волей.

Кто придумал согласно означить согласные звуки?
Кто додумался гласные звуки писать между делом?
Кто додумался речь взять как яблоко в теплые руки,
И пойти с алфавитом по миру в иные пределы?

Кто кружочки и черточки, — знаки в двоичной системе,
Рисовал на песке, на камнях, на папирусе, глине?
Нам уже никогда, никогда нам не встретиться с теми,
Кто раздвинул границы, в которых живем и поныне.

Наши формулы, равно как формулы древних зависли…
Наши формулы — граффити Духа на досках забора сознанья,
Где мы сердцем и кровью рисуем свои несуразные мысли
Так красиво и выпукло: в Риме, в Калуге, в Рязани…

Мы — внутри языка. И мы живы, — покуда читаем
И все пишем, и пишем Диктант, благо палочки есть
и кружочки.
Это грешная плоть выбирает меж адом и раем,
Дух же, — реет свободно в любой ненаписанной строчке…

На исходе бабье лето.
Бабье лето на исходе.
Может, в Акапулько где-то
Все иначе происходит.

А у нас желтеют листья.
А у нас пожухли травы.
И октябрь с повадкой лисьей
Входит в рощи и дубравы.

Охра кленов под ногами.
Дуб зеленый в ризе света.
Осень клюквой и грибами
Провожает бабье лето.

Огурец сидит в кадушке.
Хрен на грядке в ус не дует.
Сумасшедшая кукушка
Воздух осени рихтует…

Ты, — мое Несказанное сказуемое.
Ты, — мое не подлежащее подлежащее.
Неминучая Жизнь, — неминуемая.
И одна, как любовь настоящая.

Я по имени назван, по отчеству.
Я, отечеством Вечности призванный
На Вселенский Собор одиночества
Выйду вон не прочтенный, не изданный.

Жизнь без имени-племени, Вечная,
Без остатка, без донышка-горлышка,
Ты, — и бритва моя сумасшедшая,
Ты, — и белая, белая горлинка…

Самолетик небо расчертил.
И играют в крестики и в нолики:
Серафим, архангел Гавриил,
Силы, власти. Божьи трудоголики
Забивают, ангелы, «козла».

На просторах русская равнины
Борщевик, бурьян. Зола
На пожарищах. Заросшие руины.

Забивают в кузницах «козла».
Пусто-пусто в небесах и нечем
Отвечать на дубль Добра и Зла.
Разве матерным каким-нибудь наречьем.

Времена распались, разошлись
Как по швам расходится одежка.
Наши клики, муки, наша жизнь,
Оказалось, были понарошку.

Посмотри, какой иконостас
Возникает в двадцать первом веке.

Кто на Тайной вечере из нас
Господа узнает в человеке?

Как-то, даже неприлично
До сих пор писать стихи,
О какой-то жизни личной,
Полной всякой чепухи.

Когда жмет, и жизнь не в пору,
И из всех щелей сквозит
Уксус сладкого кагору —
Пью кошерный чистый спирт.

Стих, с исподу, из мычанья,
Когда ты ни «бе», ни «ме».

Из вселенского молчанья,
Что как Млечный путь в окне.

Неприлично как-то даже.
Только горе не беда.

Хлещет из небесных скважин
Дождь и… мертвая вода…

Там русский дух… там Русью пахнет…
А. С. П.

Гадая на кофейной гуще
И против ветра матерясь,
Мы каждый раз выходим с Сущим
На обусловленную связь.

Летят в эфире позывные:
— Господь! Господь! Мы здесь, мы здесь…

В бинтах снегов лежит Россия.
В Москве — правеж. Попса и жесть.

Нет за Тамбовом ни копейки.
Зато «Полушки» на Руси
В ходу, как в прошлом кацавейки.
Хоть со святыми выноси.

Метет, метет по всей России.
По некуда нас занесло.
Нам, за грехи наши лихие,
Метель по первое число.

Все, что читали между строчек,
Пристало к нам, как банный лист:
Свинячий грипп куриных почек,
Двоичный код грядущей ночи,
Где с бодуна уснул рабочий,
И пашет гордый террорист

В руках у‑бог-ого провидца
Клюет, по зернышку, синица
Ячменную крупу Времен.

Но… пахнут звездные глубины
Сырой, не обожженной глиной.
И нет: ни Голема, ни Рима,
И Дух, на части неделимый,
Московской жизнью не крещен…

Полковнику бомжи не пишут.
Бомжи не сеют и не пашут.
План «Икс» крестом болгарским вышит.
Кто вышивал? Никто не скажет.
Что день? Ни рыба и не мясо.
В нем нет ни дна и ни покрышки.
Барометр покажет «Ясно»,
А бомж поймет, что амба, крышка.

Россия, она в ус не дует,
И, с роду, в праздники бухает,
И поминает Бога всуе,
Которого и знать не знает…

Нам принца Гамлета реприза
«Быть иль не быть?» роднее стона.
Сосулька падает с карниза.
Бомжу и деве нет Закона.

Жизнь — она сплошь головоломка,
Смерть — опечатка и отписка.
Мария понесла ребенка,
Сойдясь с Предвечным слишком близко…

У нас ни Вечности, ни Смерти.
Есть Жизнь в различных, странных формах.
И в населенном пункте, Смерди,
На Псковщине, спит Кранах в кронах…

Сегодня наступает Завтра.
Едва минувшее Вчера
Уходит в Прошлое, как завтрак,
В Москве Товарной в пять утра…

Уходят в прошлое составы
На стрелках сцепками стуча.
Уходят те, кто были правы,
И те, кто их рубил, с плеча.

Сегодня Завтра наступает,
А Настоящее молчит,
Мычит страна глухонемая,
Власть вяло ножками сучит.

Чревато Будущее нами,
Оно рождается сейчас,
Со всеми нашими грехами
И с тем, что есть от Бога в нас…

Лихое романтическое время.
Панельные хрущевские дома.
Вот комиссар
склонилась в пыльном шлеме
И подняла убитого, меня.

Жизнь завертелись в ритме вальса
На счет наивный: раз, два, три.

Под молодецкий свист, в два пальца,
Под странный холодок внутри
Страх выпадал на дно, в осадок.

Мы распахали целину…
И дым отечества был сладок,
И Пастернак на всю страну
Сказал о докторе Живаго,
Такие написав стихи,
Что терпеливая бумага
Нам отпустила все грехи.

Но горе от ума в России,
Когда за совесть, не за страх,
Неистребимо, как стихия
На всех дорогах, всех путях…

Хрущевкам вышел срок износа.
Пути на Путине сошлись.
Общаг, откаты и отсосы.
Ответов нет. Одни вопросы.

О нас, Живаго, помолись…

Ни болью не сломан, ни смертью не скошен,
Идет по России Валерий Прокошин,

Навстречу ему, выходя из народа,
Идут: Шнейдерман, Миша Крепс, Юрий Влодов.

Идут по России, по отчему краю:
Хвостенко, Ткаченко, Попов, Леша Даен.

Живут, невредимы, любимы и целы:
Маршак, Пастернак, Заболоцкий и Белла,
Анищенко Миша, Марина и Анна.

Гуляют по улице О. Мандельштама
Самойлов Давид и Булат Окуджава…

Россия, поэзии нашей Держава,
Какие стихи, а поэты какие!

Сними перед ними ушанку, Россия…