Новости Колпино-СИТИ
Поэты нашего города от А до Я: ДЕРБИНА Людмила Александровна
Родилась в 1938 году в Ленинграде. По профессии библиотекарь. Автор нескольких книг стихов и прозы. Любимая женщина поэта Николая Рубцова, которой он писал: «Лучшие мгновения жизни были прожиты с тобой и для тебя» и посвящал стихи.
Они подали заявление в загс, но ранним утром 19 января 1971 года Людмила явилась в милицию и заявила о том, что убила Рубцова. Была осуждена на 8 лет. В заключении заразилась туберкулезом, чудом выжила. После освобождения работала библиотекарем, в том числе у нас, в Колпине.
В январе 2001 года, когда прошло ровно тридцать лет после смерти поэта, эксперты высшей категории в области судебно-медицинской экспертизы Ю.Молин и А.Горшков, исследовав материалы уголовного дела, пришли к выводу: признаков механической асфиксии (удушения) не имеется. Вероятная причина смерти Рубцова – сердечный приступ на фоне алкогольной кардиомиопатии.
Всех обстоятельств ссоры, которая привела к смерти Рубцова, мы никогда не узнаем – свидетелей не было. Полемика на эту тему не стихает уже 40 лет. Материалы можно найти на сайте www.rubcow.ru, на форуме Stihiya, и в многочисленных статьях и книгах.
В заключение – строки из рецензии Н.Рубцова от 12 ноября 1970 на рукопись сборника Л.Дербиной «Крушина», который она смогла издать лишь через много лет после своего освобождения:
«То, что стихи Людмилы Дербиной талантливы, вряд ли у кого может вызвать сомнение. …Её стихи глубоко впечатляют, завладевают сердцем и запоминаются... Здесь мы имеем дело с поэзией живой и ясной...»
В 2010 г. Людмила Дербина провела в Колпине презентацию своей последней книги «Нам не надо предугадать…» и дала согласие на участие в сборнике «Колпинская лира».
* * *
Лишите и хлеба, и крова,
утешусь немногим в пути.
Но слово, насущное слово
дайте произнести!
Заройте, как жонку Агриппку,
на площади в Вологде, но
души моей грустную скрипку
не закопать все равно!
Зачем же стараетесь всуе,
какая вам в том корысть
и трепетную, и живую
душу мою зарыть
спокойно, упорно, умело,
согласно чинам и уму?
Зачем оставляете тело?
Оно без души ни к чему!
От боли мне нет исцеленья,
вину свою ввек не простить,
но нет тяжелей преступленья,
чем по миру тело пустить
без воли, без веры, без жизни,
покорное дням и судьбе.
Как будто печальная тризна,
поминки самой по себе.
Как страшно! Но я ведь любима
была и любима сейчас,
поэтому неуязвима,
неуязвима для вас!
Душа, истомлённая горем,
любовью к живому жива.
И горе мы с ней переборем,
и боль переплавим в слова.
Но прежде, чем буду готова
сказать всему миру: «Прости!»,
всей жизни насущное слово
дайте произнести.
* * *
Изведусь от ужасной потери,
от вины бесконечной своей,
но никак никогда не поверю
в безвозвратность твоих журавлей.
Пусть отмечен был гибельным роком
каждый шаг твой навстречу мне,
по весне затуманенным оком
я найду их в густой синеве.
Дрогнет сердце от криков гортанных
и, жестокой судьбе вопреки,
я поверю упорно и странно
в нашу встречу у вешней реки.
Будто не было скорбно погасших
горьких дней, приносящих боль.
Не терзал тебя мутный и страшный,
затмевающий мозг алкоголь.
Будто не было серых рассветов,
не сулящих вовеки добра.
Помню я только красное лето
и в закатном огне вечера.
Как тогда розовело окошко!
Сколько маков цвело под окном!
Твоей песней и песней гармошки
Наполнялся наш старенький дом.
Отодвинув решительно кружку,
подавив в себе тягостный хмель,
пел про жалобу поздней кукушки,
про седую над омутом ель.
Отчего же теснило дыханье?
Отчего, учащенно дыша,
чем сильней подавляла рыданье,
безутешней рыдала душа?
О, как скоро те маки опали,
отгорели под нашим окном!
И, гармошки не слыша, в печали
по-сиротски нахохлился дом.
И, однажды в осеннюю слякоть
распрощались с тобой журавли
чтобы то расставанье оплакать
громким криком в ненастной дали.
Но я буду их ждать неустанно,
крик прощальный в душе сберегу.
Буду верить упорно и странно
в нашу встречу на том берегу.