«История одного поиска» Юлиана Фрумкина-Рыбакова. Часть 4

Мы продолжаем публикацию уникальной исследовательской работы Юлиана Фрумкина-Рыбакова, в которой раскрывается информация о конструкторах первого советского блюминга, спроектированного на Ижорском заводе.

Первая часть очерка.

Вторая часть очерка.

Третья часть очерка.

-------------------------------

В Протоколе допроса, проведенного помощником секретаря ЭКУ – отдела ОГПУ Пашековым С. Г., очевидно, рукой секретаря, подчеркнуто имя инженера Корейво, о котором упомянул Тихомиров в связи с совместной работой на Коломенском заводе,

а в предложении: « В этом же году я внес предложение в Технический отдел, что планомерное и рациональное развитие Дизелестроения возможно только при согласии с иностранной фирмой, так как за время войны и революции мы, будучи оторваны от заграницы, сильно отстали в этой области.» (курсив автора)

Слова, «…возможно только при согласии с иностранной фирмой…» были так же жирно подчеркнуты.

ЭКУ ОГПУ, начальником которого был тов. Прокофьев, четко отрабатывало нововведения в УК, утвержденные в 1924 – 1927гг, Президиумом ЦИК СССР.

Если Тихомиров был холост, то остальные имели семьи. У Мануйлова, приговоренного к ВМН (высшая мера наказания), было семь детей.

Из имеющихся в нашем распоряжении материалов неясно, были ли семьи репрессированы в соответствии с вынесенными приговорами.

Николай Леонидович Мануйлов с 1917 по 1919 год был директором Кулебакского горно-металлургического завода. Принимал активное участие в поставках продовольствия на завод в 1918 году и предотвратил массовый голод, угрожавший рабочим завода.

Автор, прожив в Кулебаках 13 лет, свидетельствует, что с продуктами в этом городе всегда были сложности.

Все жители городка имели огороды. Выращивали картошку, морковь, помидоры и огурцы. Моды на кабачки еще не было. Держали коров, и два раза в день, в сезон, по улице Зеленой шло стадо – на пастбище, и с пастбища. Держали свиней и кур.

В нашем доме, на первом этаже, жила семья Колгановых. Глава семейства работал начальником цеха, а жена не работала, у них было двое детей, сын Юра и дочь Юля.

Как и многие они держали кур. Летом маманя забавлялась, подливая в корм курям водку или брагу. Петух мгновенно хмелел. Он хлопал крыльями и начинал зигзагами носиться по двору, норовя клюнуть нас, детей, в ноги. Колганова смотрела на петуха из открытого окошка, подперев рукой щеку, сплевывая шелуху от семечек.

Надо сказать, что она была добрая, но очень экстравагантная женщина.

Так, однажды, когда во Дворец культуры приехал театр из г. Горького, она пришла на спектакль в немецкой (трофейной) ночной рубашке, очень красивой, с декольте и кружевами, но, вдобавок, в лаптях, (по разнарядке ей не дали туфли, их просто не хватило) и села в первом ряду.

Оказалось, что я много времени провел в доме, где жил Николай Леонидович Мануйлов.

Это был дом директора завода. Таким он был всегда. Дом был большой. В нем было семь комнат, кухня с плитой и русской печью, большая застекленная веранда. Я дружил с сыном директора завода Юркой Боровиковым все детство и отрочество

При доме был большой сад, во дворе были хозяйские постройки. Но сад был не фруктовый, а дикий. В нем росла бузина, калина, липы, сирень…

Возвращаясь к героям нашего очерка, остается добавить то немногое, что нам известно. Серго Орджоникидзе сдержал свое слово.

28 октября 1931 года Дело № 76410 было пересмотрено Коллегией ОГПУ.

Все наши инженеры «Досрочно от наказания Освобождены»

Им и семьям разрешено свободное проживание по СССР.

Дальнейшая их судьба нам, пока, не известна.

Блюминг, который спроектировали: Тилле, Зиле, Неймайер, Тихомиров, Александров, был построен на Ижорском заводе и смонтирован на Макеевском металлургическом комбинате.

Блюминг до сих пор работает.

Георгий Константинович Орджоникидзе покончил с собой в 1937 году.

Автору долго не удавалось найти сведений о биографии тов. Прокофьева, упомянутого в статье Серго Орджоникидзе. Но они нашлась.

Прокофьев Георгий Евгеньевич (1895, Киев – 14.8. 1937, Москва), один из руководителей органов государственной безопасности, комиссар государственной безопасности 1-го ранга. Сын мелкого чиновника. Учился на юридическом факультете Киевского университета (не окончил). С 1916 анархист-коммунист. В декабре 1919 вступил в РКП(б) и РККА, политработник. В 1920 по рекомендации Ф.Э. Дзержинского переведен в Иностранный отдел (ИНО) ВЧК. С декабря 1921 зам. начальника закардонной части ИНО, с1922 помощник начальника ИНО ГПУ. Одновременно Прокофьев был 1-помощником нач. Особого бюро при Секретно-оперативном управлении ОГПУ по административной высылке «антисоветских элементов интеллигенции) ( курсив мой). С 17.2.1926 нач. Экономического управления ОГПУ СССР. ………….. Ближайший помощник и сотрудник Г.Г. Ягоды, непосредственно руководил операциями по репрессиям, арестами и фальсификацией следственных дел (!!!.) Возглавлял Управление Беломорстроя, Наркомата путей сообщения и Связи.

В 1937 Прокофьев был арестован. В особом порядке приговорен к смертной казни. Расстрелян.

На Ижорском заводе, близ главной проходной, был эллинг, возле коего, при

впадении Полукруглого канала в реку Ижору, на левом её берегу, стояла часовня Покрова Пресвятыя Богородицы. Часовня была построена по проекту архитектора Василия Антоновича Косякова.

В 1938 году заводская часовня была взорвана. Значительно позже на её месте разбили газон, а не месте эллингов построили, так называемую, директорскую столовую.

В 1967 году, к 50-летию Советской власти, на заводе была изготовлена копия броневика, с которого Ленин провозгласил в 1917 году Апрельские тезисы.

Копия броневика установлена выше того места, где стояла часовня.

Автор, работая в производственном отделе завода, курировал изготовление «заказа революции». Тогда же в 1967 году он написал стихи: « Нахлобучив башню, как кепку,// И прищурившись слегка,//Он заглядывает в пятилетку// Из - под жесткого козырька…»

Это была метафора, связавшая воедино броневик и вождя революции.

На всех, кто входил на завод через главную проходную, были нацелены пулемёты броневика со знакомым до боли прищуром…

В 1902 году, для постройки часовни пришлось снести два ветхих здания. В обращении вице-адмирала В. Верховского в Адмиралтейств – Совет за разрешением на слом, в частности говорилось: «… ничтожный убыток казны сторицею вознаградится подъемом нравственной стороны мастеровых, которые, идя на работу, будут иметь на своих глазах, прежде всего, место для молитвы…»

Если говорить о кентавре революции, то это - Владимир Ильич, стоящий на ижорском броневике у Финляндского вокзала.

То, что часовню, построенную на деньги собранные рабочими и выделенные казной к 100 - летию Адмиралтейских Ижорских заводов снесли, а поставили броневик символично.

Так же снесли в Москве и Храм Христа Спасителя, а теперь восстановили.

Наверное, пора и Часовню восстановить и вернуть из небытия инженеров, спроектировавших первый Советский блюминг.

10 апреля 1989 года Отдел по надзору за следствием в органах госбезопасности Прокуратуры СССР вынес Заключение по материалам уголовного дела, арх. № Н – 6161, в отношении: Зиле А.Г., Тилле В.А., Неймайера К.Ф., Мануйлова Н.Л., Тихомирова В.А..

Каждый из них подпадал под действие ст. 1 Указа Президиума Верховного Совета СССР от 16 января 1989 года « О дополнительных мерах по восстановлению справедливости в отношении жертв репрессий, имевших место в период 30 – 40 и начала 50 – х годов».

Заключение было подписано на каждого из инженеров. В Заключении не говорилось о том, что они реабилитированы.

В Заключении говорилось о том, что они подпадают, ( курсив мой), под действие Указа (!)

В экспозиции музея ОАО «Ижорские заводы», относящейся к строительству первого Советского блюминга, появился стенд с фотографиями анфас и в профиль: Тилле, Зиле, Неймайера, Тихомирова, Мануйлова взятых из материалов следственных дел, фрагменты Протоколов допросов, статья Серго Орджоникидзе, фотографии переданные Людмилой Петровной Пономаревой.

23 апреля 2005 года на Международной конференции «Право на имя», проводившейся научно-информационным центром МЕМОРИАЛ и Европейским университетом в Санкт – Петербурге, автор сделал сообщение о конструкторах первого Советского блюминга.

В Политехническом музее в Москве и в музее Ижорского завода есть действующие макеты первого Советского блюминга.

На рабочей клети блюминга несколько надписей.

На верхней поперечной балке отлита надпись: «Ижорский завод».

На правой и левой колоннах вертикально отлиты надписи: «Особое конструкторское бюро № 3 при ОГПУ». Сотрудники Политехнического музея

очень просили нас передать им материалы о конструкторах блюминга, если мы их найдем.

Теперь это можно сделать.

В очерке использованы материалы из книги: Залесский К.А. «Империя Сталина» Биографический энциклопедический словарь. Москва, Вече, 2000.

Приложение.

История находки маминых воспоминаний необычна. Я знал, что мама написала воспоминания. Когда я писал этот очерк, то я не раз и не два перевернул весь семейный архив. Тщетно. Ничего не нашлось.

В конце ноября 2014 года мне позвонила Лариса Дмитриевна Бурим и сообщила, что Общественное Телевидение России (ОТР) к 70-летию Победы в ВОВ снимает документальный фильм для программы «Большая страна» о металлургах Ижорского завода, чей вклад в производство танковой брони во время войны оказался решающим, и предложила мне участвовать в этой работе.

При съёмках, проходящих в Музее Ижорского завода, режиссёр фильма попросил меня положить на стол какие-нибудь бумаги, с тем, чтобы оживить кадр. Я попросил Ларису Дмитриевну принести папки из фонда своего отца, Иосифа Ароновича Фрумкина.

Когда я открыл папку и перевернул несколько страниц, то увидел воспоминания мамы, которые тщетно искал дома.

По-моему, они достойны того, чтобы быть опубликованными полностью

Любовь Семёновна Рыбакова

ВОСПОМИНАНИЯ

Моя жизнь связана с г. Колпино и Ижорским Заводом. После смерти отца, в 1908 г. Моя мать с 4-мя детьми переехала из Петрограда в Колпино. Старшей сестре моей было 7 л., брату 5 л., сестре 3 г. И мне 8 месяцев. Ехали на подводах и переезд был довольно трудным. Считалось Колпино посадом и родные отца моего решили, что нам будет легче и дешевле прожить в Колпино.

Поселились мы на Финляндской улице. Это была (и сейчас существует) крайняя улица к заводу. Здесь же недалеко помещались холерные бараки. В таком соседстве жить было жутковато, и мы вскоре переехали на 2-ю Никольскую, теперь Новгородскую улицу. Дед мой по отцу был Николаевским солдатом, и все дети его, а их было человек 12-ть, родились в походах. Старшие сыновья, мои дяди, погибли в Русско-Японскую войну; и отец мой также служил в царской армии. Умер он 34 лет. Моя мать была умной и талантливой женщиной. Она самоучкой научилась читать и писать. Нам старалась дать образование, в чем ей, как и всей России, помогла Революция. В 1920 году ее выбрали женделегаткой, где она и принимала активное участие. Брат мой, рабочий Ижорского завода, в 1917 г. вступил в комсомол, а потом и в партию. Погиб в феврале 1942 г. в Ленинграде. Старшая сестра тоже была активисткой и работала на многих выборных должностях. В 1925 г. вступила в партию. Средняя сестра и я были еще малы. Я помню, как всем нам, колпинцам, было обидно, когда говорили: «посадские хулиганы» и что у нас все с ножами ходят. Бывший клуб Морского собрания отдали молодежи, и закипела работа. Клуб был напротив нынешней детской больницы, в городском саду. Деревянное 2х этажное здание, но очень уютное и хорошо обставленное. Организовались кружки. 

Лучшие артисты-педагоги приехали к нам. В драмкружке, где занималась моя сестра, преподавали Тимме - мать и дочь, Соловьева, Александровская, Аполлонов, Чакрыгин (балет). Их постановки любили все и до сих пор многие помнят их. История оркестра народных инструментов уже известна, только жаль, что мало сказано о Столбове П.Л., который много и с душой работал в нём. В хоровой кружок я пришла в 1920 г. Привела меня сестра. Руководил в то время хором Рудин Н.И. Он также, как и Столбов П.Л., не жалел ни времени, ни сил и упорно учил нас нотной грамоте и пению. Вначале нас было мало. Большой и сильный хор был в церкви, но потом хор вырос до 75 человек. Завоевал I место по Лен. области и городу, и получили мы именные серебряные с эмалью значки на каждого хориста, 7 партитур русских опер, а Рудин Н.И. был премирован дипломом и серебряной дирижерской палочкой, вернее – футляр был серебряный. Оперы были: «Евгений Онегин», «Пиковая дама», «Князь Игорь», «Снегурочка», «Русалка», «Садко» и «Алеко». Люба Рыбакова на конкурсе в Капелле представила арию Земфиры из оперы С.В. Рахманинова «Алеко».

1926 год, здесь маме 19 лет.

Хор часто выступал совместно с оркестром народных инструментов и духовым, которые также заняли первые места. Вот и хулиганы! У нас, молодежи, было такое желание и жажда к просвещению, что нас зазывать и убеждать не приходилось. Ставили мы и оперы. На конкурсе в Капелле мы исполнили оперу «Алеко», в которой я исполнила партию Земфиры. Соревновались с Кировцами и с клубом им. Газа. И победили их. Здесь уж о колпинцах пошла хорошая слава. Колпино стало уже не посадом, а городом. С пуском Волховской ГЭС к нам пришло электричество, газовые и керосиновые фонари ушли на лом. При клубе была лодочная станция. В ней оставались от бывшего адмиралтейского завода лодки и баркасы. И мы, хористы с оркестрами, выезжали на Ижору, и весь город мог видеть нас. А послушать было что. Хористы из церковного хора почти все перешли к нам.

В 1921-1922 учебном году, у нас в школе была создана комсомольская группа, иначе её и не назовешь, т. к. было в ней 8 человек. В их числе была и я. Колпинские обыватели (а их было много) считали всех комсомольцев отпетыми хулиганами и распускали о нас всякие слухи. Многие вступали в комсомол тайком. А здесь ещё синеблузники: в пасхальную неделю карнавалы устраивали в костюмах и всё как полагается. В школе к нам отнеслись плохо. Помещение дали холодное. Но мы упорно доказывали, что такое комсомол. Выпускали газету, организовали кружки. Собирали средства для воинов Красной Армии. Давали концерты и многое другое.

Много дали нам и педагоги. Хотя и остались они с нами из старых царских школ и гимназий, но по-настоящему любили свое дело и детей. Такие, как Г. Е. Евдокимов, А.И. Зыкова, А.В. Черняев, Ф.Ф. Андреев и многие другие, целиком посвятили себя любимому делу и мы, учащиеся, находили их в школе не только днем, но и вечером. А мы проводили в школе все время, до 9-10 ч. вечера. Домой бегали только поесть, да уроки приготовить, а то и их делали в школе. Вообще в Колпино было много передовых людей, которые щедро делились с нами своими знаниями и мечтой о лучшей жизни. Врачи: Бер, Хрущинский, Шур остались в моей памяти. Ни разу не было от них отказа в помощи ни в больнице, ни на дому. Даже были случаи в моей семье, когда к Хрущинскому обращались даже на улице, и он не забывал зайти. Никаких наград, никаких сверхурочных. Вся жизнь людям. Но об этом надо писать подробно. Я же хочу перейти к более узкой теме.

Через год после вступления в комсомол мы стали организовывать пионерские отряды. И здесь не обошлось без борьбы с семьями. Помню, как у меня создалось критическое положение – отряд разросся до 150 человек, а комитет ВЛКСМ ясно сказал: никому не отказывать. И я не отказывала. Отряд разбили на три, и всё обошлось. Важно было не отпугнуть ребят. Мамы же выбирали вожатых по своему усмотрению и симпатиям. И хотя это звучит нескромно с моей стороны, но это было так, и я пишу об этом для того, чтобы ещё раз подчеркнуть, как трудно мы, комсомольцы, завоёвывали свой авторитет среди населения. Потом-то дело пошло. Барьер был взят.

В 1923-1924 уч. году я окончила школу II ступени и встала на учет на Биржу труда. Тогда она существовала. Учиться не могла из-за материального положения. А пока с Биржи Труда не было повестки, я с трепетом душевным и с помощью Рудина Н.И. и Васильевой В.С. (ныне Голобоковой) стала готовиться к экзамену в Музыкальный Техникум им. Римского-Корсакова по классу вокала. И вот я принята. Экзамены и волнения позади и мне уже кажется, что я на прямом пути к своей мечте – сцене. Радостная я приехала домой и… получила повестку о направлении на работу в ГОРОНо делопроизводителем. Ну, каждому понятно, что творилось со мной. Пошла на работу, а учиться стала вечерами, на дому у педагога, т.к. вечерних занятий тогда ещё не было. Жизнь шла своим чередом. Я много работала и в комсомоле, и с пионерами, и училась. Пела в клубе, на радио, в подшефной части. Скучно не было, но голодной бывала часто. Ровно через год, в 1925 г. я перешла работать на Ижорский завод. Оклад был в два раза больше, но и кандидатов на это место было несколько, и нам устроили конкурсный экзамен.

Экзаменовал нас Лебедев А.В., с которым потом и пришлось мне работать в Отделе Личного Состава. К этому времени Биржа Труда уже была ликвидирована, и весь наем и увольнение рабочей силы производил ОЛС Завода. Там, где теперь Техническая Библиотека, был зал и там производился прием на работу. Поступила я на завод, когда на нем работало 5 тыс. человек, а когда перешла работать в 1930 г. в Завком, на заводе уже работало 25 т. чел. Это штатных. А сколько прошло временных? Завод набирал силу, и цеха вступали в строй. Помню, как проводили в 1926 или в 1927 г. опытную мобилизацию. Отгремела гражданская война, а кое-где ещё было неспокойно. Мы, работники отдела, двое суток не выходили из завода, но все было сделано вовремя и как полагается. Рабочие не расходились. Весь Городской сад, и всё перед заводом чернело от народа. Но был какой-то особый подъем. Меня, тогда ещё совсем девчонку, поразила и взволновала солидарность рабочих. Их настроение передалось всем. Паники не было. Было как-то торжественно. В то время директором завода был Семенов В.И. Семёнов был из рабочих, участник революции. Таких директоров тогда называли Красными Директорами, а технический директор был из старых специалистов, который и руководил всей производственно-технической жизнью завода. Секретарей не было. У дверей кабинета директора сидел старый рабочий завода товарищ Порядин. Он сидел, дремал и говорил можно или нельзя пройти к директору.

В 1930 году при Завкоме организовался БРИЗ. Но должность была «Зам. директора завода по БРИЗу». На эту должность назначили нашего комсомольца, молодого члена партии Аркашу Кузьмина. Секретарем назначили меня. Дело было совершенно новое и интересное. Стенографисток у нас на заводе не было, и мне пришлось много протоколировать на совещаниях и конференциях.

В 1929-30 гг. на нашем заводе появилась группа политзаключенных из промгруппы (Промпартии) Рамзина, или, как их еще называли, «рамзисты». На заводе было создано КБ-3, где по указанию нашей партии и правительства разрабатывался проект I Советского Блюминга. На Полукруглом канале (ныне Советский Бульвар), рядом с нынешним ДК, стоял дом, где и жили эти рамзисты. Мы видели, как ежедневно их водили на работу и обратно. Однажды, я еще тогда работала в Отделе личного состава, меня вместе с машинкой и под конвоем, проводили в это КБ. Оказывается: проект блюминга был готов и надо было печатать докладную в ЦК ВКП(б). Руководитель этой группы – Неймаер К.Ф. забраковал всех машинисток, несмотря на то, что среди них были лучшие машинистки завода: Смелова Е.Р., Степанова А., Михайлова и др. Причин для этого не было, он просто капризничал. Я работала делопроизводителем, машинисткой не была. Помню, что сидела на работе как всегда, с пионерским галстуком и комсомольским значком, и вдруг – оперуполномоченный потребовал у Лебедева А.В. машинистку. Несмотря на мои протесты, что я ведь не машинистка, и если уж он забраковал всех, то меня и подавно выгонит, уполномоченный заявил: «Ты – комсомолка, и должна идти. Важность момента тебе ясна». И я пошла. Боялась ужасно. Чего – и сама не знаю. Даже под ложечкой засосало. Выглядело это довольно курьезно: впереди оперуполномоченный, следом я с красным галстуком и значком ВЛКСМ, а замыкал шествие солдат с винтовкой за плечом и пишущей машинкой на руках. Вошли. Всё мне показалось темным и зловещим. И помещение, и люди.

Неймаер в пальто, высокий, слегка сутулый, с отвисшими усами, ходил из угла в угол. Увидел нас, и встал передо мной. Посмотрел и, молча, полез в карман кителя. Вынул бумажник и достал фото. Опять посмотрел на меня, на фото, и стал спрашивать: кто я, как меня зовут, с кем живу. Я отвечаю и добавляю, что я не машинистка, а самоучка. А он обращается к оперуполномоченному и говорит, что я очень похожа на его дочку. Пусть печатает. Видно, сильно соскучился по своим. Так и осталась я печатать докладную-рапорт о готовности проекта I советского блюминга. Пока происходила эта сцена, все затихли и смотрели на нас. Ну уж и волновалась я! Старалась изо всех сил. А позже, когда я сидела на конференции, посвященной этому событию, и вела протокол вместе с В.И. Саулит, было праздничное настроение, и все казалось таким светлым и хорошим! Ведь до этого блюминги заказывали в США и платили золотом, а здесь Ижора освободила нашу страну ещё от одной зависимости от капиталистов.

В 1932 г. я уже работала техническим секретарем у Технического директора завода.

Рамзистов амнистировали, Неймаер К.Ф. некоторое время работал у нас Техническим директором, а после него был назначен Кутский Н.М., тоже из этой же группы амнистированных. Вот с ним-то я и начала работать секретарём у Технического директора. В это время частыми гостями у Ижорцев стали члены Правительства: тт. С. Орджоникидзе, К.Е. Ворошилов, С.М. Киров; М.И.Калинин приезжал на завод для вручения правительственных наград Ижорцам за блюминг. Тов. Орджоникидзе был очень шумным и весёлым. Когда он приезжал, ещё снизу мы слышали его красивый голос и заразительный смех. Из встреч с ним помню два случая, о которых и расскажу. Однажды он приехал к нам с т. Лихачевым И.А. У нас была военизированная охрана, и я приготовила для них пропуска. Увидев, что машина подходит к подъезду, я спустилась их встретить. Тов. Орджоникидзе как-то очень ловко отвел меня от Лихачева, который еще выходил из машины, и спросил: «А у тебя пропуск есть? Дай его Лихачеву». Я дала. Когда мы стали проходить, боец Лихачева задержал. Т. Лихачев был очень вспыльчивый, и, увидев, что у него мой пропуск, обернулся ко мне и уже собирался дать мне нагоняй. Но т. С. Орджоникидзе с громким смехом перебил его и сказал, что виноват он, т.к. хотел проверить бдительность бойца, которого здесь же поблагодарил за хорошую службу.

Второй случай совсем другого порядка. Теперь у нас везде асфальт, а тогда был булыжник. Дороги были разбиты и особенно разбит участок поворота на Колпино. И вот приезжает т. Орджоникидзе, и на этот раз мы услышали не добродушный смех, а вполне заслуженный разнос. На одном из ухабов машину тряхнуло так, что один из сопровождающих его головой пробил тент машины (это была «Эмка» с парусиновым верхом) и сильно поранил лоб. Когда я перевязала пострадавшего, т. Орджоникидзе уже шутил и сказал: «Вёз тебе, дочка, жениха, да покалечили. Теперь его сюда еще раз не заманишь». А директору завода т. Белову А.В. сказал: «Скоро должен приехать т. Киров С.М. Ликвидируй безобразие, а то еще и его угробите. Пока дорога не будет приведена в порядок, Мироныча не ждите». Ну, дорогу, конечно, починили, и С.М. Киров еще не раз бывал у нас.

Товарища Ворошилова я видела на заводе один раз. Помню, день уже шел к концу, когда сообщили, что едет тов. Ворошилов. Мне сказали, что совещания не будет, и потому я могу идти домой. Но я стала просить разрешить мне остаться. Шутка ли: увидеть живого героя песни, которую мы с таким жаром исполняли на всех праздниках и демонстрациях. И вот входит т. Ворошилов. Был он молод, подтянут и очень приветлив и вежлив. Поздоровался со всеми за руку, вперед со мной, а потом с мужчинами. Я ушла домой гордая тем, что видела Первого маршала и Героя Гражданской войны, и даже за руку поздоровалась с ним.

Ижорская сталь и броня пользовались доброй славой, и на одном из совещаний тех лет я с удовольствием записала, что летчики шлют Ижорцам благодарность и говорят: «Зная, что нас защищают спинки Ижорцев, мы чувствуем себя спокойно».

Много было хорошего, но было и плохое. Работы было много. В обязанности секретаря входила регистрация, распределение почты, контроль исполнения, работа на машинке, учет легкового гаража и многое другое. Работали каждый день до 8-10 ч. вечера, а иногда и до 2-х ночи. В 1935 г. за завод прибыла правительственная комиссия. Её возглавлял т. Тевосян И.Ф. Меняли директора завода и технического директора. Директором завода былт. Отс К.М., а техническим директором Шестопалов Р.И. Смена дирекции бывала и раньше, но этот раз не был похож на те разы. Шестопалов Р.И. был арестован, но потом реабилитирован и, по слухам, погиб в Великую Отечественную войну.

Техническим директором был назначен Александр Ильич Подуров.

Работать с т. Подуровым было трудно, но очень интересно. Он был строг, пунктуален и не терпел вранья. До всего доходил сам и проверял. Всегда был аккуратен и чисто выбрит, в белоснежной рубашке. Как бы поздно не закончил день, но утром на работе был уже в полной форме. Того же требовал и от других. Зная это, мы с Павловой Т.Ф. -она в это время работала секретарем директора завода - не пускали вызванных на прием начальников цехов и отделов, предупреждали, чтобы они зашли постричься и сменили воротничок. Даже парикмахерскую открыли при заводоуправлении, чтобы наши товарищи не отговаривались, что нет времени зайти туда. Действительно, работали очень много, а парикмахерская была только под баней, и народу там было всегда много. Даже теперь при встречах со старыми инженерами, мы вспоминаем, как осматривали их, прежде чем пустить на прием. А т. Тевосян всегда говорил: «Культура начинается с нас самих. Если Вы приходите в неряшливом виде, да еще опаздываете, Вы не уважаете и себя, и других. Это недопустимо. На всё должно хватать времени. Когда Вы подтянуты, и работать веселее, и пример для других. Ведь Вы – командиры произ водства». Диктовал он много, а т.к. говорил с сильным акцентом, записывать его было трудно, и мы очень боялись что-либо перепутать.

Уже в 1936 г. я перешла работать в претензионное бюро Юридического отдела Ижорского завода, где меня и застала Великая Отечественная война. Вот и все мои самые сжатые, самые основные и крупные воспоминания о работе в секретариате Ижорского завода. Было много всякого - и хорошего и плохого, но до сих пор люблю Колпино и Ижорский завод, и чувство это передала своим детям.

Л. Рыбакова,

март 1966 г.

P.S.

Мама ушла в одночасье. Она меня накормила обедом перед вечерней сменой, а в час ночи к нам, мы жили отдельно, пришёл Николай Павлович Михайлов,

мой тесть и сообщил о смерти мамы.

Сорвался тромб и сделать ничего не смогли. Маме было 65 лет.

Эта фотография сделана в Кулебаках в 1955 году, здесь маме 48 лет

Фотографии предоставлены автором текста Юлианом Фрумкиным-Рыбаковым.